Первая часть этой статьи была опубликована месяц назад, но этот месяц вместил в себя столько, сколько не происходит иной раз и за десятилетие. Коротко о главном: в конце марта в США был принят закон H.R. 748 о выделении «пакета срочной помощи и экономического стимулирования для борьбы с последствия пандемии коронавируса» («CARES» Act).
Это событие можно оценивать ни много ни мало как революцию в финансовой сфере. Итак, революция, о необходимости которой все время говорили представители ММТ во главе с мультимиллионером Рэем Далио, все же совершилась. Таковы парадоксы истории.
В рамках пакета экстренных мер – во многом неожиданно – и так называемая «раздача денег с вертолета» или «прямое финансирование», когда каждый взрослый американец получает экстренную разовую помощь просто потому, что он является гражданином США со скромным доходом. Но прямое финансирование физических лиц - только часть пакета, по разным оценкам в ближайшие месяцы от $5.2 трлн до $10 трлн составит поддержка бизнеса в разных формах кредитами ФРС, которые, можно не сомневаться, будут списаны. Аналогичные процессы происходят по всему миру. Все эти меры – вынужденные, конечно, и во многом необходимые. Но каков же их источник?
Максимально просто и кратко, поэтому не претендуя на объективность, попробую «простыми словами», в двух-трех абзацах описать то, что происходило в экономике в течение столетия и на что экономисты извели буквально вагоны бумаги.
Не секрет, что ещё меркантилизм (он же примитивный монетаризм) как первое осмысленное экономическое учение зарождающегося капитализма (тогда этого слова не стеснялись, наоборот, даже гордились) пытался понять, что такое «деньги».
В начале XIX века произошла первая теоретическая битва по вопросу теории денег, известная как дискуссия между «денежной» и «банковской» школами, и порождена она была, конечно, практикой. Победителем вышел биржевой спекулянт и будущий классик политической экономии Давид Рикардо (David Ricardo). В результате, как говорится, «сформировался консенсус», благодаря которому XIX век остался в истории как эпоха товарных денег или золотого стандарта. Экономисты спорили, конечно, ведь именно в это время появились марксизм и его антипод (австрийская экономическая школа), но вопросы теории денег при этом оставались второстепенными. Деньги на практике исправно выполняли свои функции, инфляция была нулевой, а золотой стандарт господствовал по всему миру. Австрийская экономическая школа, несмотря на весь её эпатаж, в отношении теории денег оказалась на удивлении консервативна, правда, с оговоркой. Если повсеместно, от К. Маркса («деньги – это золото») до банкира Дж. П. Моргана («деньги - это золото, и ничто другое») признавалась роль товарных денег, то австрийская школа, наоборот, утверждала, что «золото – это деньги» (надеюсь, экономисты меня поймут).
Но с конца XIX века (а ведь то была эпоха расцвета золотого стандарта) с деньгами происходит что-то странное, и это замечают все. Казалось бы, бумажные деньги, точнее, денежные знаки, были и раньше, но их роль принципиально меняется. Все направления экономической мысли (от марксизма в лице Рудольфа Гильфердинга до австрийской школы в лице Людвига фон Мизеса) так или иначе высказались по этому поводу.
Лидером как по популярности, так и по опошлению классики оказался профессор статистики Георг Кнапп, который в книге «Государственная теория денег» (1905), ставшей бестселлером своего времени, писал: «Сущность денег заключается не в материале знаков, а в правовых нормах, регулирующих их употребление». Вообще-то Кнапп - родоначальник идеологии двух основных течений современного mainstream, т.е. как монетаризма, так и кейнсианства, одновременно, что не удивительно. Идеологию Георга Кнаппа (больше у него ничего не было и не будет) дополнила, скажем так, реинкарнация количественной теории денег, её математизация, автором которой является опять же профессор статистики Ирвинг Фишер. Просвещенная Америка очень гордится своим первым «классиком неоклассики», и во многом по праву, на его фоне «Теория праздного класса» Торстейна Веблена, основоположника институционализма, кажется букварем без картинок.
Номинализм/хартализм Георга Кнаппа плюс как «формула Фишера», так и «уравнение обмена» его же имени (не путать), в совокупности до сих пор составляют методологическую базу современной теории денег.
Деньги в XX веке уже не просто бумажные. В отличие от денежных знаков XIX века, у них другая сущность или природа, другое качество, что отразилось в названии: они уже «фиатные» или «кредитные», реже говорят «фидуциарные», т.е. «на доверии». Это связано с тем, что деньги потеряли свою натуральную форму, потеряли «внутреннюю стоимость», а тем самым экономическую самодостаточность и самостоятельность, но зато приобрели такое уникальное свойство как «гибкость», в результате превратившись в эфемерную, неуловимую, статистически не наблюдаемую «ликвидность».
Людвиг фон Мизес, кстати, определив деньги (правда, сверх какого-то объема) как фидуциарные, а по сути, фиктивные, так и не смог толком сказать, что же с ними делать дальше, ведь фиктивные деньги могут участвовать в создании только фиктивного капитала.
Итак, деньги с начала XX века выступают в новом качестве, они стали кредитными, у них появилась «цена», соответственно, появились «спрос» и «предложение». Новое качество денег стало возможно не только благодаря смене товарной формы меновой стоимости на фиатную (бумажную), но и благодаря формированию специфического финансового механизма, благодаря формированию разветвленной двухуровневой банковской системы. Если её нет, упрощая, то деньги бумажные кредитными не становятся, а остаются просто бумажными, в форме казначейских билетов, как это и было с ними в XIX веке. Деньги становятся кредитными, когда денежными знаками полностью распоряжаются кредитные учреждения, т.е. банки, с Центральным (так принято, с большой буквы) банком во главе.
Дальше вроде бы просто: раз деньги кредитные, то и регулируются они не только «уравнением обмена» Фишера, о котором знали ещё меркантилисты, но и ставкой процента по кредиту. Почему деньги (фиатные) вдруг регулируются ставкой процента, пусть и особого, но кредитного учреждения, т.е. Центробанка? Экономисты, изучающие политическую экономию, при этом вопросе впадают в ступор, а те, кто изучал только «микро и макро» - уже воспринимают как данность. Это говорит лишь о том, что экономическая наука не зря относится не просто к общественным, но и к гуманитарным дисциплинам. Тем не менее никакого ни методологического, ни теоретического, ни даже просто логического объяснения этому факту экономическая теория mainstream по сути дать не может. Так это работает. И всё.
Великая депрессия – переломный момент в истории теории денег, когда (на тот момент новая) монетарная, т.е. кредитно-денежная или денежно-кредитная (можно и так, и этак) политика методом проб и ошибок пришла к тому, что без активного вмешательства государства, которое отвергалось на протяжении всего предшествующего времени, обществу капитала уже не прожить. И лишь затем роль государства была наконец-то официально признана экономической наукой в лице лорда Дж. М. Кейнса. В области теории денег он не был оригинален, но критический подход позволил ему признать теоретическую (тогда только теоретическую) возможность «ловушки ликвидности» или нулевой ставки процента Центробанка.
С той поры и на многие десятки лет монетарная политика заключалась в том, чтобы контролировать и регулировать ставку процента через уровень инфляции. Комбинация «уровень/ставка инфляции – ключевая ставка процента ЦБ – уровень/ставка инфляции» работала (это как автомобиль, при этом педаль всего лишь одна – педаль газа, никакого экономического тормоза не предполагается).
Но в течение эти счастливых лет с деньгами опять что-то произошло, что объяснить внятно не могут, а, скорее всего, не хотят. Объясняют так: избыточное предложение денежной массы. Почему и относительно чего оно избыточное? Почему в развитых странах оно есть, а в развивающихся его нет? Может быть, пора перечитать «Финансовый капитал» Р. Гильфердинга и « Теорию денег и кредита» Л. Мизеса? В итоге во время финансового кризиса 2008-2009 годов ключевая ставка процента ФРС «уперлась в ноль», педаль заклинило. Регулировать стало нечем, да и нечего, поскольку петля обратной связи перестала работать. Уровень инфляции стремится к нулю, как и ставка процента по кредиту ЦБ.
Не беда. После (после?) финансового кризиса в США, а затем и в Еврозоне начались эксперименты. Источник, как и раньше, как правило, один – печатный станок. Но форма стала вынужденно другой, и теперь она называется «политика количественного смягчения» или QE (Quantitative easing). ФРС начала просто покупать облигации, которые печатает/выпускает Министерство финансов, т.е. одной рукой правительство выпускает долги/займы, а другой рукой, в лице ФРС, печатает деньги и покупает эти долги «на рынке», тем самым «выдавливая» посредников или так называемый «финансовый сектор», которому деваться некуда – он по идее должен финансировать сектор реальный. Такое безумие не могло продолжаться долго. И глядя на отчаянные попытки Японии выбраться из «ловушки ликвидности» (кстати, этот феномен тоже не находит внятного объяснения в рамках mainstream) практика, опять практика, на этот раз в лице Бена Бернанке, предлагает (впервые ещё в 2002 году) выдавать деньги напрямую населению для стимулирования спроса, т.е. «разбрасывать с вертолета». Круг замкнулся.
А что mainstream? Официальный mainstream категорически идею не принял. Не далее как январе сего года лидер неокейнсианства Gregory Mankiw делился выводом: «ММТ содержит некоторые зерна истины, но его наиболее новаторские политические рецепты не следуют убедительно из его предпосылок [т.е. бездоказательны]». (MMT contains some kernels of truth, but its most novel policy prescriptions do not follow cogently from its premises).
ММТ (Modern Monetary Theory) идеологически наследница всё того же Георга Кнаппа, но реально от оппонентов её отличает так называемая «капиталотворческая функция кредита», восходящая ещё к Джону Ло, суть которой в том, что «страна, которая выпускает свою собственную валюту, никогда не может обанкротиться и никогда не может стать неплатежеспособной в отношении своей собственной валюты. Она в состоянии произвести все платежи, которые требуются». Иногда, кстати, делается существенная оговорка, что ММТ верна (только) для США. Прекрасная теория! Если так, то почему, действительно, не разбрасывать деньги с вертолета, как предложил вслед за главой ФРС миллиардер Рэй Далио, чем-то напоминающий Давида Рикардо? Уж он-то точно их рисует.
Сторонники ММТ искренне считают, что регулятор может и должен печатать столько денег, сколько ему нужно. При этом совершенно безнаказанно (в отношении экономических, а значит, и политических и иных последствий). Эта позиция не выдерживает критики, но пока (пока), что удивительно, подтверждается практикой, т.е. деньги печатаются, и не то, что гиперинфляция, просто инфляция не наблюдается. Но тогда зачем платить налоги? Зачем вообще работать? In God We Trust.
Почему же произошла финансовая революция? Потому что впервые в современной мировой истории происходит прямое финансирование широких слоев населения. Идет стрельба не по целям, а по площадям (маркетологи вздрагивают). Кстати, сами гранты правительства в виде прямых субсидий физическим лицам составляют $ 300 млрд, это довольно скромная цифра. Помощь частным лицам и семьям в целом ($ 603.7 млрд) включает также рост пособий по безработице и погашение определенных категорий займов. Доля помощи физическим лицам в грантах CARES - 30%, для сравнения, доля крупных корпораций почти такая же – 25%. Тем не менее, это революция. В битве за «распил» бюджета в рамках усиливающегося кризиса финансовый сектор США пока (пока) проигрывает.
MMT versus Биткоин
На фоне всем известных событий и возникающих в связи с этим проблем как-то меркнет противостояние, вынесенное в заголовок статьи. И воспринимается как «довоенное прошлое». Так ли это?
Противостояние, даже антагонизм (напомню, конфликт, который завершается победой одной из сторон) между fiat и crypto как формами меновой стоимости никуда не делся и деться не может. Этот конфликт объективен, поскольку и та, и другая форма самодостаточны и отрицают друг друга как технологически, так и экономически, что даже более значимо. В силу этого у каждой из форм – свои экономические интересы, которые выражает определенная, связанная с этой формой меновой стоимости, социальная группа. Впрочем, это классика жанра.
Практику во всей её противоречивости и непоследовательности как умеет выражает и отражает экономическая теория. В экономической литературе этот антагонизм сегодня выражается в противостоянии ММТ versus Bitcoin.
Для начала, что их объединяет? MMT и биткоин возникли примерно в одно и то же время и по одной и той же причине – они являются реакцией на результаты грандиозного эксперимента с unbacked fiat во время финансового кризиса в начале XXI века.
Каковы же позиции сторон? Классик ММТ L. Randall Wray в трехминутном ролике от 6.12.2018 лаконичен: «Bitcoin is not money», что ещё раз подтверждает, что ММТ – часть mainstream, возможно, его последнее слово. ММТ просто не может признать криптоэкономику, поскольку последняя вне её теоретического поля.
Встречаются, правда, оригинальные высказывания, например: «Bitcoin - это не деньги, но это ликвидный актив» (Bitcoin is not money but it is a liquid asset), которые просто свидетельствуют о здравом смысле их авторов. Bitcoin для них - такая компьютерная игра, к теории и экономике не имеющая никакого отношения, но некоторые взрослые люди иногда почему-то принимают эту игру всерьез. Поэтому bitcoin может быть, как и драгоценные металлы, инструментом «защиты от инфляции» (protection against inflation).
Конечно, сторонники ММТ, как и весь mainstream в целом, считают Bitcoin своим конкурентом, даже врагом, что вполне логично. Ведь «предоставление частным лицам возможности избежать бесконечного государственного долга может фактически оставить не у дел финансовые монополии, поддерживающие нынешнюю систему фиатных платежей MMT», а значит, и саму теорию.
Что касается теории Bitcoin, скажем так, то она в принципе не нуждается в опоре на современный mainstream и в общем это осознает. По крайней мере, идеолог и будущий классик денежной теории криптоэкономики Ник Сабо (Nick Szabo) вполне отдавал себе в этом отчет, создавая концепцию, которая вошла в историю экономической мысли как «Цифровое золото» (Bit Gold). Тем не менее она вынуждена использовать категориальный аппарат и отчасти методологию mainstream, поскольку создатели Bitcoin и криптоэкономики – ни разу не экономисты, что, возможно, и к лучшему. Поэтому теория Bitcoin более дружелюбна, готова на известные компромиссы, в частности, не считает ММТ альтернативой, хотя, конечно, это временное явление. Например, ещё год назад возможно было такое мнение: «В ближайшее время ММТ может быть принята глобальной политикой при всей её экстремальности; Bitcoin предлагает ещё более экстремальную альтернативу. Только время покажет, кто одержит верх или каким образом возникнет их синтез». Сегодня ни сам синтез, ни обсуждение его уже невозможны. Почему?
Пандемия и связанные с ней меры самоизоляции заставили, буквально заставили и заставляют весь мир двигаться в сторону цифровой экономики. Ситуация толкает к передовым технологиям в образовании, в бизнесе, в повседневной жизни. Там, где, казалось бы, потребуются годы, ситуация меняется коренным образом в течение если не дней, то недель. Конечно, это неизбежно порождает массу проблем и конфликтов. Но не отменяет главного: цифровая экономика на наших глазах становится реальностью, она входит в наш дом, мир меняется.
В связи с этим уже не кажется странным, когда о том, что «сегодня мы все являемся свидетелями заката существующей мировой финансовой системы» и о том, что «экономический порядок, выстроенный ещё в XX веке, уже мёртв», заявляет в своем видеообращении «Goodbye 20th Century, Cryptocurrency is the Future» Чарльз Хоскинсон (Charles Hoskinson), основатель Cardano и сооснователь Ethereum.
Остается только надеяться, что недолго ждать, когда экономисты смогут не только присоединиться к мнению практика, но и обосновать его, тем самым создав экономическую теорию XXI века.
Александр Яковлев
Автор книги «Теория денег: от золота к криптосистеме обмена», кандидат экономических наук, доцент кафедры экономической теории Санкт-Петербургского государственного электротехнического университета (ЛЭТИ).
